4. Делать ли операцию? Мифы кардиохирургии

Стоит ли идти на операцию? Я не дам вам ответа на этот вопрос. Но может быть история, которую я расскажу, поможет вам если не сделать правильный выбор, то хотя бы понять, в каком направлении думать и что нужно попробовать, прежде чем сдаваться хирургам.

На этот раз речь пойдет о наиболее опасном медицинском мифе из тех, с которыми мне довелось столкнуться. Это миф о том, что если при аортальном пороке сердца наступает ухудшение, то оно быстро и необратимо прогрессирует и без оперативного вмешательства приводит больного к скорой смерти. Сколько раз кардиохирурги внушали мне это, произносили как заклинание, пытаясь склонить к протезированию аортального клапана. В 1981 году в той самой клинике Института хирургии имени Вишневского мне уже готовы были сделать операцию*. Теперь, по прошествии более чем тридцати лет, можно точно сказать, была ли она в то время оправдана. Ни в коей мере! Более того, решение о ней явилось бы грубейшей врачебной ошибкой. Но, дай я согласие, об ошибочности того решения не узнал бы ни я, ни мои родные. Наверное, в оправдание плачевного исхода родным, как обычно, сказали бы: «А что вы хотели, у него ведь была повторная операция и тяжелый порок сердца».

Тогда я выкрутился, во многом благодаря проведенной в 1984 году консультации академика Мешалкина, решившего, что оперативное лечение мне пока не показано. Но через десять лет, в 1994 году мне стало действительно плохо. Таблетки, уколы, больницы, вечная скорая помощь, постоянные боли в сердце – я словно катился по наклонной плоскости обещанного мне фатального ухудшения к так называемой декомпенсации. До этого терапевты были на моей стороне, но тут и они вынесли неутешительный вердикт, который я помню слово в слово до сих пор: «Ресурс сердца исчерпан». Это с их точки зрения означало необходимость немедленной операции.

Но нет, я не хотел сдаваться. Наверное, поэтому и попросился на лечебную физкультуру, когда в очередной раз лежал в стационаре. Не очень-то она помогала эта физкультура, но что-то подсказывало мне, что движение – единственный путь к жизни. И так уж случилось, что занятия вела пожилая женщина, каким-то чудом знавшая то, о чем не знал ни один из лечивших меня врачей. Она и посоветовала мне ходить пешком, но не просто ходить, а всерьез заниматься тренировкой – регулярной и строго дозированной. Не так уж много она и рассказала – с чего начать, что контролировать, – но этого оказалось достаточно, чтобы я уже через несколько дней почувствовал облегчение.

Боли беспокоили все реже, но частота пульса снижалась очень медленно. 110-120 ударов минуту – это долгое время была моя норма при ходьбе. В общем, как и с астмой, понадобились годы вытаскивания себя за волосы из засосавшего меня болота. Но сейчас пульс колеблется в пределах 86-95 ударов в минуту при той же самой энергичной ходьбе. Пройти десять или двадцать километров без отдыха – это для меня не проблема. Более того, такая нагрузка не вызывает у меня чувства усталости. Я иду в горы, поднимаюсь на вершины и делаю это легче, чем молодые парни со здоровым сердцем. За прошедшие с тех пор годы я одиннадцать раз прыгал с парашютом. То есть я жил настоящей полноценной жизнью. Жизнь же многих из тех, с кем я лежал в больницах, оборвалась на хирургическом столе почти что у меня на глазах. А что ждало тех, кто пережил наиболее опасный послеоперационный период – вечное лечение, пожизненный прием антикоагулянтов, восстановление после операции, а то и подготовка к новой.

И сейчас, когда у меня нет и намека на декомпенсацию, когда я живу без таблеток и чувствую себя здоровым, кардиохирурги продолжают внушать – вам нужно немедленно протезировать клапан, ваше сердце изнашивается. На что я всегда отвечаю себе – оно изнашивается не более чем у любого здорового человека. Общего разговора с ними не получается, потому что их не интересует история моей болезни, ухудшения и улучшения моего здоровья, нет им дела до анализа ресурсов приспособления сердца к сложностям нарушенной гемодинамики. А что же тогда интересует врачей в нынешней России? Не уверен, что я хочу это знать.

Наверное, я бы относился к призывам лечь под нож иначе, если бы размер зарплаты хирурга зависел не от количества сделанных операций, а от выживаемости больных. Но нет, каждый пациент, соглашаясь на операцию, подписывает безоговорочную письменную индульгенцию, заранее снимая с хирурга всякую ответственность за возможную врачебную ошибку. Хотя само по себе наличие такой индульгенции вероятность ошибки только повышает.

К сожалению, не могу закончить эту статью на оптимистичной ноте, потому что видел жизнь и знаю людей. Я говорю: «Вы можете выздороветь», но что слышу в ответ? Одни доверяют своему врачу, у которого готовы лечиться до конца дней, который приятен как человек и, возможно, хорош как врач, но, к сожалению, не способен выйти за рамки стереотипа, предписывающего лечить, а не вылечить раз и навсегда. И это еще пол беды, потому что другие возлагают все свои надежды на какой-нибудь разноцветный фонарик, на пищалку или любительский генератор радиоволн, выдаваемые бизнес-медиками за сверхсовременный лечебный прибор. Увы, невежество в нашей стране неистребимо. Оно порождается завышенным самомнением врачей и доверчивостью их пациентов. И это грустно. Но пусть у нас остается все меньше грамотных людей, все же многие, несмотря ни на что, научились читать и писать и даже не стесняются этого, не коверкают в чатах, форумах и социальных сетях русский язык. Вот к этим людям я и обращаюсь. Если вы попали в трудную ситуацию, попробуйте последовать моему совету, поверьте в себя и в свое здоровье, и как знать, вдруг невозможное станет возможным. Но учтите, отдаться врачам куда легче, чем брать ответственность на себя. Поэтому никогда не бросайтесь в крайности, соразмеряйте свои силы и вы не просто получите жизнь, а, как и я, получите много лет полноценной жизни.

Примечание:

*) Несколько слов для специалистов. Если исходить из статистики, через тридцать лет после протезирования аортального клапана должно остаться в живых около 20% больных, перенесших операцию, но с учетом того, что через десять лет каждому третьему требуется повторная операция (а у меня она была бы и на тот раз повторная; в 1967 – аортальная комиссуротомия), мои шансы дожить до сегодняшнего дня, прооперируйся я тогда в 1981 году, были бы ничтожны. С другой стороны по данным, которые я нашел в литературе и из которых, по-видимому, исходят консультирующие меня кардиохирурги, вероятность того, что больной с аортальным пороком (у меня много лет регургитация третьей степени) проживет столько же времени, не делая операцию, составляет миллионную долю процента. То есть либо не стоит верить в то, что я жив и пишу эту статью, либо кардиохирурги не учитывают что-то жизненно важное для моего случая и действительно исходят из ложных постулатов, иными словами из мифа.